Солнце было в зените. Медный от пыли диск висел в центре белесого, нечистого неба, ублюдочная тень корчилась и топорщилась под самыми подошвами, то серая и размытая, то вдруг словно оживающая, обретающая резкость очертаний, наливающаяся чернотой и тогда особенно уродливая. Никакой дороги здесь и в помине не было -- была бугристая серо-желтая сухая глина, растрескавшаяся, убитая, твердая, как камень, и до того голая, что совершенно не понятно было, откуда здесь берется такая масса пыли.
Ветер, слава богу, дул в спину. Где-то далеко позади он засасывал в себя неисчислимые тонны гнусной раскаленной пороши и с тупым упорством волочил ее вдоль выжженного солнцем выступа, зажатого между пропастью и Желтой стеной, то выбрасывая ее крутящимся протуберанцем до самого неба, то скручивая туго в гибкие, почти кокетливые, лебединые шеи смерчей, то просто катил клубящимся валом, а потом, вдруг остервенев, швырял колючую муку в спины, в волосы, хлестал, зверея, по мокрому от пота затылку, стегал по рукам, по ушам, набивал карманы, сыпал за шиворот…
Ничего здесь не было, давно уже ничего не было. А может быть, и никогда. Солнце, глина, ветер. Только иногда пронесется, крутясь и подпрыгивая кривляющимся скоморохом, колючий скелет куста, выдранного с корнем бог знает где позади. Ни капли воды, никаких признаков жизни. И только пыль, пыль, пыль, пыль…
Время от времени глина под ногами куда-то пропадала, и начиналось сплошное каменное крошево. Здесь все было раскалено, как в аду. То справа, то слева начинали выглядывать из клубов несущейся пыли гигантские обломки скал – седые, словно мукой припорошенные. Ветер и жара придавали им самые странные и неожиданные очертания, и было страшно, что они вот так – то появляются, то вновь исчезают, как призраки, словно играют в свои каменные прятки. А щебень под ногами становился все крупнее, и вдруг россыпь кончалась, и снова под ногами звенела глина. | O sol estava no zênite. Cobreado de pó o disco pendurado no centro de um esbranquiçado e imundo céu bastardo contorcia-se e arrepiava-se sob as próprias solas, então cinza e embaraçada, então repentinamente vem à vida, encontrando a nitidez dos contornos, derramando um preto essencialmente feio. Não há estradas aqui e nem há vestígio algum, havia a argila seca amarelo-cinzenta, rachada, morta, dura como uma rocha, e antes de tudo nua, o que não era absolutamente claro, é de onde tira-se essa massa de poeira. O vento, graças a Deus, soprava nas costas. Em algum lugar longínquo atrás, ele suga incontáveis toneladas de neve recém caída e o infame lançou-se ao sol ardente, queimado entre o abismo e a parede amarela, então lançando-a em um giro constante até o céu, então girando em um flexível, quase flertante tornado de pescoço de cisne, então rolava lentamente e depois, de repente freneticamente, agitando o piso atrás, nos cabelos, agitando, molhado de suor, atou as mãos, as orelhas, atingiu os bolsos e espalhou-se pelo colarinho. Não havia nada aqui, faz muito tempo que não houve nada. E, talvez, nunca houve. O sol, a argila, o vento. Só às vezes há uma varredura, com os arbustos girando e saltitando, arrancados pelas raízes até Deus sabe onde. Não há gotas de água, nenhum sinal de vida. E apenas poeira, poeira, poeira, poeira... De tempos em tempos a argila sob os pés caía em qualquer lugar, e começou a rocha sólida. Aqui tudo era escaldante, como no inferno. Tanto à direita, quanto à esquerda começaram a surgir das pedras intensa poeira, cinza, que se tornou mera farinha. O vento e o calor lhe conferiram a mais estranha e inesperada aparência, como fantasmas que brincam de esconde-esconde. E o cascalho sob os pés tornou-se ainda maior, repentinamente acabou de se espalhar, e novamente sob os pés a argila adormeceu. |