Вечером следующего дня мы встретились со Степаном на стадионе; билеты мы покупали заранее,— как всегда, три места рядом. Но Риммы с ним не было.
— Что ты ей сказал вчера, Степан? — спросил я тихо, но жестко.
— Что не люблю ее, — вот что я ей сказал! И ни о чем больше не спрашивай. Гляди, Кока-то наш плох...
Как раз в эту минуту Коке дали отличный пас, а он даже не попал ногой по мячу.
— С поля Кутузова! — завопил, сложив ладони трубкой, наш сосед и вскочил, роняя с колен портфель, из которого посыпались бухгалтерские бланки, половина булки с колбасой и бумажные стаканчики.
И стадион подхватил и стал скандировать с торжествующим презрением:
— С по-ля! С по-ля!
Он был жесток, стадион. Он мгновенно забыл о том, сколько раз аплодировал этому высокому русому парню с такими талантливыми ногами.
Сейчас он видел только его позор и требовал его заменить. А Кока, отяжелевший от вчерашнего чешского пива и пришибленный несущимся отовсюду улюлюканьем, беспрестанно терял мяч и бил непонятно куда. И вдруг, собрав, видимо, все силы, он изумительно красиво перекинул мяч пяткой через голову самому себе на выход, перепрыгнул через подставленную ногу рыжего венгра и ударил уже почти с самой ленточки. Весь стадион, и веря и не веря, привстал, что-то крича и швыряя в воздух кепки, зонтики, плащи. Счет стал 1:1. И тут же раздался свисток судьи.
Венгры, присев на корточки, фотографировались в центре поля, а наши ребята в темных от пота футболках понуро пошли в раздевалку. И самым понурым был Кока, хотя он и спас команду от поражения... Нам стало жаль Коку: все-таки он был наш, с Четвертой Мещанской. Мы зашли к нему в раздевалку. Нас долго не пропускали, но потом пропустили. Все футболисты уже ушли, а Кока все еще мрачно сидел, закутавшись в мохнатое полотенце.
— Не будешь в следующий раз пить перед матчем! — сказал я. — А все-таки штуку ты здорово забил, Кока...
Он вдруг по-детски заулыбался.
— А это действительно ничего, кажется, вышло: пяткой через голову самому себе на выход. — И вдруг снова помрачнел.
Потом он стал одеваться. И с появлением на нем белой рубашечки, пестрого пиджака с разрезом позади, небесных брюк, остроносых мокасин и уже известного бронзового перстня снова превратился из грустного мальчишки в великого футболиста. | La sera dopo ci ritrovammo con Stepan allo stadio; i biglietti erano stati comprati in anticipo: come al solito, tre posti vicini. Ma Rimma con lui non c’era.
- Cosa le hai detto ieri, Stepan? - chiesi con voce pacata, ma dura.
- Che non la amo più, ecco cosa le ho detto. E non chiedermi nient’altro. Guarda, il nostro Coca non è in gran forma…
In questo preciso istante Coca ricevette un ottimo passaggio, ma non riuscì neanche ad agganciare la palla col piede.
- Kutuzov, via dal campo! – il nostro vicino balzò in piedi, urlando nella tromba delle mani accostate alla bocca e facendo cadere dalle ginocchia la cartella, dalla quale si rovesciarono a terra moduli contabili, mezzo panino al salame e bicchierini di carta.
Lo stadio si fece subito contagiare e attaccò, scandendo con fiero disprezzo:
- Vi-a! Vi-a!
Era crudele, lo stadio. Dimenticò all’istante quante volte aveva applaudito questo ragazzo, alto e biondo, con queste gambe così in gamba.
Ora vedeva solo la brutta figura che stava facendo ed esigeva che fosse sostituito. Mentre Coca, appesantito da una bella dose di birra ceca del giorno prima e disorientato dall’ululare beffardo proveniente da ogni dove, non faceva che perdere la palla e tirare a casaccio. All’improvviso, avendo raccolto, evidentemente, tutte le forze, in un modo incredibilmente bello fece un passaggio in profondità a se stesso, spingendo la palla col tallone sopra la propria testa, scavalcò la gamba dell’ungherese rosso, già pronta per uno sgambetto, e tirò, ormai quasi dalla linea. Tutto lo stadio, incredulo, si sollevò, gridando qualcosa e lanciando in aria cappelli, ombrelli, impermeabili… Il punteggio andò a 1:1.
Subito dopo si sentì il fischio dell’arbitro.
Gli ungheresi si accovacciarono al centro del campo per fare una foto, mentre i nostri, con le magliette scure di sudore, si avviarono, sconsolati, negli spogliatoi.
Il più abbattuto era Coca, sebbene avesse salvato la squadra dalla sconfitta. Ci fece compassione: in fin dei conti, era dei nostri, era della 4-a Meščanskaja. Entrammo da lui nello spogliatoio; dopo una lunga discussione ci fecero passare. Tutti i calciatori se n’erano già andati, mentre Coca stava ancora lì, seduto, rabbuiato, avvolto in un asciugamano di spugna.
- Così la prossima volta non ti azzardi a bere prima della partita, dissi io. – Però quel tiro lì è stato fichissimo!
Tutt’a un tratto lui sorrise come un bambino.
- Be’, in effetti, mi è venuto niente male: un passaggio in profondità a me stesso col tallone sopra la testa.
All’improvviso si rabbuio di nuovo.
Poi prese a vestirsi. E quando ebbe addosso una bella camicia bianca, una giacca variopinta con uno spacco dietro, pantaloni color cielo, mocassini dalle lunghe punte e il già noto pesante anello di bronzo, si trasformò di nuovo da un ragazzo triste in un grande calciatore.
|