... Издали, в лесном коридоре, оно показалось веселое и нарядное, сияющее необыкновенно чистой и ровной желтизной. Я подошел поближе: это было заброшенное поле, давно не паханное и не сеянное, и теперь густо заросшее какими-то невысокими растениями-кустиками. От них вдруг дохнуло приятным горьковато-цветочным ароматом. «Да это сурепка, — вспомнил я когда-то читанный ботанический атлас, — что-то вроде сорняка...».
Свежий ветер пробежал над живым ковром, все поле заиграло и запереливалось золотистыми волнами, которые докатывались до затененной солнцем стены леса, образуя удивительный контраст темно-зеленого и ярко-желтого. «Будто драгоценная чаша в малахитовой оправе» — мелькнуло сравнение.
Высоко в знойном июньском небе парил коршун. Жара предвещала грозу. Над западной частью горизонта уже темнела громадная туча, набухая дождем. И только в зените неровные, быстро смещающиеся края облаков ослепительно сверкали расплавленным серебром, источая нестерпимый свет. Ветер усиливался, все соцветия сурепки быстро раскачивались, будто исполняя какой-то экзотический танец.
Звенело, страстно и не переставая, множество невидимых глазу жаворонков. Будто перед грозой пели и цветы, и лес, и это далекое от человеческих селений поле. Но вот теплые серые комочки упали откуда-то с неба и зависли над кустиками золотистой сурепки. Некоторые жаворонки вились над самым полем, перепархивая от цветка к цветку и наполняя окраину неумолчным пилением. Другие, часто трепеща крылышками, поднимались вертикально и зависали метрах в четырех-пяти над землей и также громко славили жизнь.
Предгрозовые облака громоздились по всему небу, кое-где иссиня-розоватые, будто раскаленные изнутри, и я увидел, что над лесом осталось лишь небольшое голубоватое окно, из которого прямым широким водопадом прорывались к земле лучи, заливая теплым мягким светом все летнее благоухающее цветение. А в напряженном, наполненном электричеством воздухе беззвучно бушевала метель из летящего вокруг осинового пуха. Но вот где-то оглушительно ударил гром, и первые крупные капли дождя шумно хлестанули по золоту цветов сурепки. В тот миг, когда пришел ливень, вдруг показалось, что вся живая природа свободно и облегченно вздохнула, что все деревья, растения, птицы и звери обрадовались сверкающему, всполошному, сотканному из толстых водяных струй, дождю.
До нитки промокший, один среди затуманенного и вдруг притихшего, словно бы придавленного стихией поля, я также молча наслаждался упоительным счастьем человека, которому один, от силы два раза в году дано увидеть и ощутить прекрасное смятение в природе. | From afar, in the strip of the woods, it seemed vivacious and ceremonious, blazing in clear and steady yellow colour. I got closer: it was an abandoned field, long ago not ploughed, not sowed, densely overgrown with some kind of low, bushy vegetation, from which suddenly a delightful, bitterish flower-scent assailed to me. “Well, this is winter cress, - I remembered from an atlas of plants once read, - a sort of weed…”. Fresh breeze howled over the living carpet, the whole meadow livened up and got flushed with golden waves that rolled until the shadowy wall of the forest – thus forming an incredible dark green and light yellow contrast. „Like a precious chalice in malachite collet.” – a comparison flashed to me. High above, in the sky of torrid June, a kite hovered. The heat predicted storm. Over the west part of the horizon huge cloud was already growing dark, swelling by rain. And only in the zenith, uneven, quickly swirling edges of clouds were glittering blindingly, like melting silver, shining intolerably. The wind got stronger, and all the flowers of the winter cress were quickly swinging, like dancing some kind of an exotic dance. The wood echoed passionately and unceasingly with the song of larks uncounted, invisible to the eye. As if the flowers and the forest and this field, far from inhabited villages, were singing before the storm as well. Here you are, somewhere from the sky, warm, grey fluffs fell down and hovered over the bushes of aurulent winter cress. Some larks were flittering straight above the field from flower to flower and filling up the countryside with continuous chirping, others were fluttering thickly with their tiny wings, raised vertically then hovered in four or five meters above the ground and also aloud praised life. Ominous thunderclouds were accumulating all over the sky, in some places in bluish-pink colour as if glowing from inside and I recognized that over the woods remained only a small, light blue window in the sky, from which like wide waterfall were striving rays of sunlight, straight as an arrow to the ground, shedding with soft and warm light the scented, summer bloom. In the strained, vibrating air, full of electricity, blizzard of flying around aspen fluffs were raging soundlessly. That is somewhere ear-splitting thunder banged and the first big raindrops were knocking noisily on the aurulent flowers of winter cress. In that very moment, when the shower had come, suddenly it seemed that all the animate nature had breathed freely and relieved, that every tree, plant, bird and wild animal was delighted with the sparkling, restless rain woven of thick water-cords. Getting wet to the skin, alone on the foggy and just calmed down field as if crushed by the elements, I myself was taking pleasure speechlessly of a man drunk with joy, who once or maybe twice a year has the chance to see and feel such a wonderful commotion in nature. |