Солнце было в зените. Медный от пыли диск висел в центре белесого, нечистого неба, ублюдочная тень корчилась и топорщилась под самыми подошвами, то серая и размытая, то вдруг словно оживающая, обретающая резкость очертаний, наливающаяся чернотой и тогда особенно уродливая. Никакой дороги здесь и в помине не было -- была бугристая серо-желтая сухая глина, растрескавшаяся, убитая, твердая, как камень, и до того голая, что совершенно не понятно было, откуда здесь берется такая масса пыли.
Ветер, слава богу, дул в спину. Где-то далеко позади он засасывал в себя неисчислимые тонны гнусной раскаленной пороши и с тупым упорством волочил ее вдоль выжженного солнцем выступа, зажатого между пропастью и Желтой стеной, то выбрасывая ее крутящимся протуберанцем до самого неба, то скручивая туго в гибкие, почти кокетливые, лебединые шеи смерчей, то просто катил клубящимся валом, а потом, вдруг остервенев, швырял колючую муку в спины, в волосы, хлестал, зверея, по мокрому от пота затылку, стегал по рукам, по ушам, набивал карманы, сыпал за шиворот…
Ничего здесь не было, давно уже ничего не было. А может быть, и никогда. Солнце, глина, ветер. Только иногда пронесется, крутясь и подпрыгивая кривляющимся скоморохом, колючий скелет куста, выдранного с корнем бог знает где позади. Ни капли воды, никаких признаков жизни. И только пыль, пыль, пыль, пыль…
Время от времени глина под ногами куда-то пропадала, и начиналось сплошное каменное крошево. Здесь все было раскалено, как в аду. То справа, то слева начинали выглядывать из клубов несущейся пыли гигантские обломки скал – седые, словно мукой припорошенные. Ветер и жара придавали им самые странные и неожиданные очертания, и было страшно, что они вот так – то появляются, то вновь исчезают, как призраки, словно играют в свои каменные прятки. А щебень под ногами становился все крупнее, и вдруг россыпь кончалась, и снова под ногами звенела глина. | Il sole splendeva nel cielo al suo zenit. Un disco di rame polveroso, appeso nel centro di un cielo biancastro, sporco, che disegnava un’ ombra infida che si torceva e si rizzava, proprio sotto i nostri piedi, e s’ ingrigiva per poi impallidire, per d’ improvviso tornare alla vita, ritrovando la nitidezza delle proprie forme, annerendosi e imbruttendosi. Nessuna strada qui e nessuna in vista – c’ era solo argilla grigia, giallastra, secca, nodosa, crepata, distrutta, dura come pietra, e da questa nudità, anche se non pareva possibile, da lì una tale massa di polvere veniva portata fin qui. Il vento, grazie a Dio, soffiava sulla schiena. Da qualche parte indietro, lontano, risucchiava quantità inimmaginabili di neve appena caduta, splendente e meschina, e con ottusa testardaggine la trascinava lungo la cresta bruciata dal sole incastrata tra il precipizio e la parete gialla, per poi gettarla in forsennati mulinelli verso al cielo, torcendola e intrecciandola in un una stretta, civettuola danza dei cigni, e poi la arrotolava, in vorticose colonne, e poi, improvvisamente scagliava quella polvere pungente e gelata sulla schiena, tra i capelli, la sferzava, furiosa, bagnando la nuca sudata, frustava le mani, le orecchie, riempiva le tasche, inondava il bavero ... Non c’ era nulla qui, non doveva esserci mai stato nulla da lungo tempo. E, forse, mai potrebbe esserci. Sole, argilla, vento. Qualche volta lo scheletro spinoso di un cespuglio, strappato dalle sue radici Dio sa dove, si trascinava, torcendosi a balzi, come un buffone ghignante. Non una goccia d’ acqua, non una traccia di vita. Soltanto polvere, polvere, polvere… A volte, l’ argilla scompariva sotto i nostri piedi, e ci ritrovavamo su un compatto basalto. Tutto qui era rovente come all’ inferno. A destra, a sinistra, tra rapide nubi di polvere, cominciavano a intravedersi giganteschi spuntoni di roccia, ricoperti di povere biancastra, quasi fossero infarinati. Il vento ed il calore rovente li avevano plasmati nelle forme più strane e grottesche, ed era pauroso il modo in cui apparivano e scomparivano come fantasmi, come se giocassero a nascondino con le loro stesse forme di pietra. I ciottoli sotto i piedi divennero più aguzzi, e poi improvvisamente la ghiaia finì, e sotto i nostri piedi ricomparve l’ argilla. |